Она сидит у оконной рамы, сквозь стекло наблюдая за вечным волнением Финского залива, поправляет старенькие очки с толстенными линзами и чего-то ждет. Она и сама уже не знает что именно должно произойти, слишком давно ее жизнь потеряла смысл. Ее муж умер на следующий день после того как весь мир встречал миллениум, устраивая небывалые фейерверки и гуляния. Он умер неожиданно и тихо, во сне, никого не тревожа, в противоположность всей своей жизни.

Он всегда был шумный, деятельный, не любил сидеть сложа руки, а под старость — не любил молчать и не любил меня, в чем имел взаимность.

---

Когда он умер, то будто бы их совместные часы, — мерно стучавшие в маленькой квартире на заливе, — остановились. Вот его сердце стоит, а ее — еще идет, но время замерло. Как тут еще объяснишь. И вроде дети есть, и внуки, и еще книги и кино, а все равно — скучно, жить незачем, пора бы на тот свет. И спорь, не спорь, а ей лучше знать, тем более, что капризности в ней — ноль, этакая ровесница века, интеллигентная динозавриха культурной столицы, понаехавшая в свое время. Я всегда удивлялся, когда родители закидывали меня вместе с ней в деревню на лето, как это она умудряется игнорировать всех сплетниц, строить их и не иметь при этом недоброжелателей. «В моем доме чтобы я не слышала ни одной сплетни», — иной раз говорила она нам, когда мы забегали в дом перекусить и пытались рассказать свежачок из сельской жизни, а самой ведь наверняка интересно было. А уж как приходилось краснеть за меня, лучше и не вспоминать.

За эти девять лет одинокой жизни она так и не научилась жить одна. Ну, то есть, приспособилась, конечно, но слово «жить» оно же про другое. Как можно заменить единственную любовь когда тебе за восемьдесят, как можно заклеить пробоину, залатать дыру в сердце? Я часто думаю о том, что мне не страшно умереть самому, но жутко страшно остаться без кого-нибудь из своих близких и любимых людей, а ей выбирать не приходится. Так и живет воспоминаниями, неспешными редкими прогулками и ожиданием какого-нибудь телефонного звонка, и иногда — гостей. Я приезжаю очень редко, огорошиваю каким-нибудь ненужным подарком и всегда огромным букетом ее любимых роз, но стараюсь долго не задерживаться. Никак не получается долго быть рядом, не могу.

В ее глазах столько печали, что меня потом может несколько дней потряхивать от безысходности. И самое страшное — это ее спокойное утверждение, — Не знаю зачем живу. Скучно. Помереть бы давно, да все никак. Теперь даже книги не читаю, глаза совсем не хотят, устала от операций. Как у тебя-то дела, милый мой? Я так всегда за тебя переживаю...

И в пику этому, каждый раз, умудряется рассказать какую-нибудь удивительную историю из жизни, той которую мы с вами никогда не знали, где деревья были большими, а люди — счастливыми, хотя не имели и капли тех возможностей, что есть у нас. И каждый раз я почему-то чувствую себя немного виноватым и, главное, бессильным. И как-то глупо желать здоровья когда она уже устала от жизни без Него, и как-то страшно желать обратного. И каждый раз я уезжаю с убийственной мыслью, что никогда ее больше не увижу, не обниму и не успею попрощаться, не хватит времени… И я сажусь на заднее сиденье такси, опускаю стекло, а она смотрит на меня из окна, ласково улыбается и машет рукой. Прощается.